[Наташа:] ― Но прежде знать мне надо, Вы стоик, эпикур, деист или атей, Кто из философов, по-вашему, умней — Сократ, Анаксагор, Платон, Зенон, Лукреций, Жан-Жак Руссо, Волтер, Сенека иль Гельвеций? Да не забыла ли еще я кой-кого? 

Ты хочешь знать, что я делаю — пишу пестрые строфы романтической поэмы — и беру уроки чистого афеизма. Здесь англичанин, глухой философ, единственный умный афей, которого я еще встретил. 

Хрупкая, нежная жена Аргинского, когда-то похожая на тонкую, нежную былинку, превратилась в бабеху-хозяйку, которая трясется на каждое яблоко, которая с головой ушла в наживу, в собиранье, в кулачество.

[Старая баба:] — Нешто он <Андрюшка> в супружестве счастлив? Взял вторую жену совсем не по себе. Молодая бабеха, а он-то человек не молодой... Житья-то ему, горемычному, от нее нет.

«Славная бабёшка!» — сказал он <Чичиков>, открывши табакерку и понюхавши табаку. «Но ведь что, главное, в ней <молоденькой незнакомке> хорошо? — Хорошо то, что она сейчас только, как видно, выпущена из какого-нибудь пансиона, или института».

[Старуха Лизе:] — Дохторша-то! Экая шальная бабешка: на мужа-то чи-чи-чи, так и стрекочит.

— Нас бабешки-то наши поедом съели… — вставил свое слово смирный Сысой. — Житья не стало.