Брожение народной мысли <в Чехии 14 в.> выразилось, как и следовало ожидать, множеством самых разнообразных стремлений, понятий и заблуждений: тут были и мирные преобразователи и восторженные утописты, приверженцы предания и рационалисты, терпимость и фанатизм, аристократия и демократия, адамитство и хилиазм, социализм и коммунизм.

У таборитов не было одной господствующей системы; в бурном хаотическом процесе выработки ее сталкивались и переплетались между собою самые крайние понятия, начиная с умеренного таборитства, проповедывавшего первобытное христианство, до хилиазма, ожидавшего преставления света, или адамитства, стоявшего за пантеизм в религии и за комунизм в жизни.

Вслед за тем <после собора 14 века> появилось в Болгарии адамитство в более определенной форме, но оно было мирным образом прекращено проповедью св. отшельника Феодосия.

Общественная мысль, лишенная возможности безбоязненного проявления, или замыкалась сама в себе, или разбивалась, так сказать, на какие-то осколки общественного мнения, бросалась в мистицизм, в «иллюминатство», в «адамитство», в исковерканное франк-массонство. 

Самый искусный игрок <в шахматы> играет адаптативно, то есть применяет свои ходы к ходам своего противника, к его и к своим предшествовавшим ходам, одним словом, всякий раз к данному частному случаю, к данному положению игры.

Или вы, господа, не читаете того, чего требуют моралисты, не вслушиваетесь в их доводы – или вы адвокатски навязываете им то, чего они вовсе и не думали требовать.

Изложение г. Соловьева, как постоянно что-либо доказывающее, что-либо адвокатски защищающее, или прокурорски-обвиняющее, часто небрежно, запутано, сбивчиво.

Автор — надо отдать ему справедливость — с равным вниманием следит за ростом обоих борцев; не забывается ни Москва, ни Вильна. В его живом рассказе встают перед нами живые люди, не «бесстрастные лики» Соловьева, не адвокатски обеленные или адвокатски зачерненные деятели, как у некоторых других историков.

Староста выслушал меня и Сысоя и адвокатски усмехнулся.