Не любил <бывший монах> братолюбия, возлюбил же паче радоваться, совращая на худое .. не сохранил страха Божия и любви Божией, возлюбил же паче небоязненность и братоненавистничество. И что еще сказать? Возненавидел небесное, возлюбил земное, а сам винишь монашескую жизнь?

Раз Господь терпит латину, — Вышенский, можно думать, и не трогал-бы ее, не вступал-бы с нею в борьбу, если-бы сама латина не выступала грубо завоевательным образом. Латина внесла в южную Русь раздор, кары, убийства, братоненавистничество.

Мир еще объят был непроглядным мраком духовной ночи богоненавидения и братоненавистничества, а уже с неба возвещена радостная весть миру о спасении, мире и благоволении в человеках; Ангелы в сиянии славы Господней возвестили уже пастухам великую радость рождения в мире Божественного младенца.

Православное христианство, как светлая утренняя заря, разгораясь и превращаясь в ясный, теплый солнечный день, осветило грешный мир своим небесным учением. Бодро пошло оно  навстречу песчаной пустыне братоненавистничества; высоко подняло стяг братской любви и стало обращать пустыню в отрадный для взора оазис, в зеленеющий остров, полный жизни, среди моря песка.

В Церкви практиковалось публичное покаяние, которому подвергались открытые и упорные грешники. Состоявшее в прекращении всякого братского общения со стороны верующих к согрешившему, в братоненавистничестве, оно имело целию заставить заблудшегося обратиться на путь истины.

Если берешь с бедного, то сие верх человеконенавистничества. Ты из чужих несчастий извлекаешь прибыль, со слез собираешь деньги, душишь нагого, бьешь голодного.

Он <Агафон> просыпался ночью и не верил своему счастью. И было чему радоваться: ведь весь грешный мир оставался там, далеко, за горами, лесами и болотами. Там и лютая злость, и человеконенавистничество, и всяческие узилища для плоти и для души.

Не может быть .. чтобы сам человек не озверел в борьбе за интересы исключительно денежные и, в сущности, не приносящие ни малейшего проблеска радости. Вся суматоха обращается в привычку к занятому положению, в горькое рабство человеконенавистничества, в страстное служение обману только для того, чтобы обман совершился, без всяких выгод для кого бы ни было.

У Констана ничего нет общего, например, с Шатобрианом. Он не способен самоуслаждаться игрой в человеконенавистничество и разочарование, и светские успехи прельщают его только в самые молодые годы, да и не настолько, чтобы ради них забыть благороднейшие стремления просвещенного ума и общественно-развитого чувства.