Искренно сожалеем, но вашему горю помочь не можем: «велосипедофобией» страдают не одни подмосковные крестьяне... 

Утешьтесь: велосипедофобия у наших подмосковных крестьян выражается в еще более резкой форме, а то, что случилось с вами ― забавный пустячок, не больше. 

Субъект, одержимый новою болезнью — «велосипедофобией» несколько дней тому назад, был задержан в Побернардинском саду в Вильне. Он оказался помещиком Виленской губ<ернии> Я—м, страдающим расстройством умственных способностей, хотя с первого вида по разговору и нельзя было его принять за сумасшедшего, мания его — «изловление» самокатчиков. 

Среди людей пожилых, но сильных, бодрых физически, никогда не наблюдается болезненного чувства велофобии, этого родного детища физической немощи, физического вырождения... 

Велофобия — болезнь сравнительно еще очень недавняя, но, как увидите дальше, пустившая уже корни очень глубоко и, что самое ужасное, гибельно влияющая на умственные способности человека. 

Говоря в прошлом году по поводу выходки г. Романовича, что велофобия болезнь заразительная, я нисколько не ошибся. .. Самокатчику безопаснее будет, пожалуй, педалировать в дебрях девственных лесов центральной Африки, чем встречаться по нашим улицам с гг. Комаровыми, Романовичами et tutti quanti... Где искать защиты от них? куда от них скрыться? Вот вопросы, которые подлежат теперь разрешению не только ташкентскими самокатчиками, но и из большинства других русских городов, где есть свои господа Комаровы, одержимые в большей или меньшей степени тем-же недугом велофобией. 

Менее счастливая, чем ее родная сестра гидрофобия или водобоязнь, велофобия еще ждет своего Пастера. Может быть это зависит от того, что гидрофобия свирепствует преимущественно среди собак, а велофобия среди людей, но на это можно ответить замечанием, что большое число двуногих, считаемых в общем существами разумными, взбесились и что, с другой стороны, почти вся собачья порода заразилась велофобией. Настоящая-же причина та, что велофобия болезнь душевная и следовательно несравненно опаснее всех остальных «фобий». 

В уездном городе Потсдаме он <А. С. Норов> встретил г. Адлерберга, к. Горчакова и самого государя, с ужасом жаловался он им всем на распространение русских книг, печатаемых в духе свободы и независимости, дерзающих касаться не только до предметов священных, но и до первых трех классов, нещадящих ничего, ни даже графа Панина. Он удивлялся преступному равнодушию Брунова, который терпит в Берлине продажу их. (Он не рассудил, что Брунов проживши в Англии так долго утратил рабскую книгобоязнь.) 

В Юрьев день, 23-го апреля 1849 г., ночью, Ф. М. Достоевский и некоторые другие лица были арестованы за участие в политическом заговоре Буташевича-Петрашевского. Надо заметить, что в то время в Петербурге, под влиянием сильнейшего гнета, которому подвергалось всякое стремление к самомалейшей свободе, и под влиянием острой книгобоязни, которою одержимо было тогдашнее правительство, в культурном классе общества образовались различные кружки, которые занимались, между прочим, более или менее резким осуждением существовавших порядков и изысканием способов к борьбе со злом.

У нас, больше чем когда-нибудь, стеснялась научная и литературная деятельность, и цензура заразилась самой острой книгобоязнью.