Я стал раз одну эту трубку близко к костру рассматривать, а она как хлопнет, чуть мне огнем все глаза не выжгло и вверх полетела, а там... бббаххх звездами рассыпало... Эге,  думаю себе,  да это должно не бог, а просто фейверок, как у нас в публичном саду пускали,  да опять как из другой трубки бабахну, а гляжу татары, кои тут старики остались уже, и повалились и ничком лежат кто где упал, да только ногами дрыгают...

Подходит офицер, большой, упитанный, жирный человек. В его тоне молодцеватость, но и что-то заискивающее. Это все происходит среди тревожной ночи, освещенной электрическим светом прожекторов и пламенем умирающего корабля. — Это еще что-о, братцы! А вот когда дойдет до носа — там у них крюйт-камера, это где порох сложен, — вот тогда здорово бабахнет!.. 

А сам Платон Андреевич не упускал удобного случая тешить себя Захарушкой. Спросит ли Платон Андреевич Захарушку: кто приехал? — «Петр Федосеевич с женой» — скажет Захарушка; а Платон Андреевич и возразит следующим образом: Ах, ты, дурень, неразумный бабень! тоже бы ты слово да не так бы молвил; ты бы молвил: его почтение Петр Федосеевич с дражайшей своей половиной.

— Ах вы бабень, бабень вы чувствительный! Молодой человек, хороший чиновник из-за дряни какую историю развел! Да плюньте вы на нее! Да что вам до нее за дело? Добро бы девица благопристойная, а то, с позволенья сказать… Евсей Евсеич  даже плюнул.

— Бабень ты, бабень, возразил Михайло Николаич, ружье твое заговорить она <колдунья Степовичка> может. Нешто не слыхивал про это?  На такой сильный довод Макарушка не нашелся, что ответить.

Хрупкая, нежная жена Аргинского, когда-то похожая на тонкую, нежную былинку, превратилась в бабеху-хозяйку, которая трясется на каждое яблоко, которая с головой ушла в наживу, в собиранье, в кулачество.

[Старая баба:] — Нешто он <Андрюшка> в супружестве счастлив? Взял вторую жену совсем не по себе. Молодая бабеха, а он-то человек не молодой... Житья-то ему, горемычному, от нее нет.