Больной сказал ему <духовнику>: «Святой отец, Бог наверное отправит меня в ад. — Это отчего, старый дружище? — сказал мне священник. — Увы! отвечал я, оттого, что меня упрекали в неблагодарности относительно Его. Я был осыпан благодеяниями одной автократки, одной из лучших его образов в этом мире, и я не писал ей более года. — Что такое автократка? — сказал мне мой глупец. — Тьфу, пропасть! воскликнул я, да это императрица, Вы великий невежда, а эта императрица рассыпает добро от Камчатки до Африки».

Богатая личность эта <Екатерина II> могла бы быть названа, если можно так выразиться, микрокосмом тогдашней России, еслибы только по рождению своему не принадлежала чуждой нам народности и связана была с русскою землею не адоптивною, но кровною, органическою связью, хотя однако ж адоптивность эта не мешала ей быть едвали не более русскою по душе, чем те многие из русских женщин, в жилах которых без примеси текла русская кровь, над колыбелью которых пелась русская песня о злой татарщине и о полоняночке и которые с колыбели росли на русском солнышке.

Такие «пестрые» нервно-истеричные натуры <воспитанников приюта>, со всеми присущими им особенностями — чрезвычайно резкими немотивированными колебаниями настроения, от тоскливо-сумрачной подавленности до раздражительной ажиотированности, и крайне пониженной способностью сдерживаться, в большем или меньшем числе встречаются во всех наших исправительно-воспитательных заведениях.