До последнего дня и часа своего Глинка убежден был, что надолго его любимому созданию суждено пресмыкаться среди общего невежества и итальяноманства, и незадолго до кончины он с грустью повторял близким людям: «Разве через 100 лет поймут у нас «Руслана»!»

Такой <постоянный симфонический> оркестр, служа целям Общества, заодно и в одинаковой мере мог бы служить и тем серьезным русско-культурным задачам, какие должна преследовать казенная оперная сцена на такой разноплеменной окраине, как Кавказ, с ее неустановившимися музыкальными вкусами и с преобладанием, в ее интеллигентной массе, старых традиций итальяноманства.

Петр Петрович со смехом заявил ей <Олимпиаде Петровне> о меломанстве Крокодила. Это и в ней возбудило веселость. Она села за фортепьяно и разразилась шумными solfedgio. Лицо Сазона Психеича преобразилось.

Рыжак! примолвил он <Василий Васильич> обернувшись к протоколисту, приищи этим господам статью в своде законов уголовных, чему подвергается виновный в сибаритстве и меломанстве?

В таком, и только таком исполнении <Ингеборг Старк> должно слушать Баха тем, кто еще мало знаком с его музыкой, не слишком приманчивою для необразованного меломанства.

В малорусской литературе повторилось и то оригинальное обстоятельство, каким сопровождалось литературное возрождение у Чехов: и здесь, вероятно вследствие торопливости воссоздать любимую старину, явились фальзификаты, в виде целого ряда мнимо-старых народных «дум». 

Фотий делает Аракчееву такое внушение: «Неблагоразумное дело было бы на сих простецов, но враждебных духу церкви и противящихся воле помазанника Божия, явно наводить угнетение или же явно пленять их со враждою. Противоборцы, простецы, раскольники также виновны в толке своем враждебном, как и воины в отечественной своей войне за веру и царя, коих после брани, когда и бывают побеждены, свободно и мирно селят, или в свои домы отпущают, ибо всяк из них за свое мнимо-старое и благое враждебен был».

Здесь же впрочем нельзя не подивиться, сколь крепко пристали к Максиму Греку наши Старообрядцы за сии два мнимо старые обряда, ставя Максима всегда на свою сторону, между тем как Максим крайне обличал погрешности тех самых книг, за кои доселе стоят Старообрядцы.

Оставив свою обитель, он <игумен Досифей> скитался по разным местам с проповедью о расколе и чаще всего любил привитать в Курженской обители близ Повенца, куда стекались к нему жители обонежской страны и поучались мнимо старому благочестию.

Собор положил клятву (т.е. проклятие) на тех, кто из-за привержености к неисправленным книгам и мнимо-старым обычаям является противником св. церкви. После сего определения приверженцы мнимо-старых книг и обрядов сделались уже раскольниками и, таким образом, произошло решительное отделение их от православной Христовой церкви.