[Подзатыльников:] Будь друг, ссуди меня бабочками. [Лоскутков:] Как-с? [Подзатыльников:] Дай взаймы.

Мужичонко раскошеливается и лезет за двугривенным. Маклак пронзительно устремляет взор свой в глубину его замшевой машонки, и чуть заметит там относительное обилие бабок — как оно там, значит, финалы шуршат, либо цари-колесики маломальски вертятся, позвякивают — тотчас же дружески хлопает он мужичонку по плечу и говорит ему необыкновенно мягко и задушевно.

Бабки. Деньги; преимущественно кредитные билеты.

В нашем мирке дружбы жилось привольно, без размышлений. Нам было весело. Маленький класс уже кричал нам «adorable»; иные красавицы насчитывали у себя десятки адоратрис.

Я говорю о традиционном институтском «обожании», до невероятности диком и нелепом. Институтки обожали учителей, священников, дьяконов, а в младших классах и воспитанниц старшего возраста. Встретит, бывало, «адоратриса» (так называли тех, кто кого-нибудь обожал) свой «предмет» и кричит ему: «adorable», «charmante», «divine», «céleste», целует обожаемую в плечико, а если это учитель или священник, то уже без поцелуев только кричит ему: «божественный», «чудный»! Если адоратрису наказывают за то, что она для выражения своих чувств выдвинулась из пар или осмелилась громко кричать, .. она считает себя счастливою, сияет и имеет ликующий вид, ибо она страдает за свое «божество».